Белое проклятие - Страница 29

Но сейчас дедушка Хаджи меньше всего нужен мне как собеседник. Куда более важно, что половина обитателей дома его прямые родственники, а глава рода у горцев пользуется непререкаемым авторитетом. Я беру его под руку и начинаю бить на логику. Я говорю о том, что слева от нас, под первым и вторым лавинным очагами, на склонах растет могучий лес, соснам до ста пятидесяти лет — это мы определили по спилам. А прямо перед нами на склоне, где находится третий лавинный очаг, лес относительно молодой, самому старому дереву нет и восьмидесяти лет. Разница между этими двумя группами деревьев бросается в глаза и наводит на размышления: уж не просыпалась ли восемьдесят лет назад третья лавина, не она ли уничтожила на этом склоне лес?

Хаджи смотрит вверх, медленно и задумчиво качает головой.

— Ты стал очень осторожный, Максим. Может, это хорошо, а может, плоха. Там, где третий лавына, я тысяча раз был, там всэгда снэга мала, ветер уносит. Четвертый лавына — другой вопрос, там снэга многа, а здесь нет.

— В том-то и дело, что есть! — горячо убеждаю я. — Ведь такого снегопада, наверное, сто лет не было! Ты помнишь мульду на самом верху? Она отсюда не видна, только с гребня.

— Ну, хорошо помню. И что?

— А то, что Олег Фролов…

— Знаю Олег Фролов.

— …два часа назад там был, я с ним по радио беседовал. До краев мульда метелевым снегом заполнена, и лотки забиты, и карнизы висят, каких никогда здесь не видели. Опасно, Хаджи!

— Очень опасно, дедушка Хаджи, — включается Надя, — здесь же все-таки много детей. Если вы скажете слово, люди переедут, у каждого ведь есть родственники. Мы будем очень рады, если вы согласитесь пожить у нас.

Хаджи с симпатией смотрит на Надю.

— Эта и есть твой невеста, Максим? — с одобрением спрашивает он. — Три дня жду, что приведешь и познакомишь. Знаю, ты Надя и доктор, Хуссейн очен хвалил.

— Переезжайте, дедушка, — ласково просит Надя.

Хаджи надолго задумывается.

— Прэувеличиваешь, Максим, — наконец говорит он. — Почему абызательно лавына? Мое мнение, не абызательна, никогда третий лавына не падал. Но раз невеста просит, дэтей переселим сегодня. И все. Иди, Максим, у тебя другие дела многа.

x x x

Мы едем к контрольно-пропускному пункту — шлагбауму на шоссе возле Таукола. Это уже не мое хозяйство, но нужно посмотреть, что там делается, быть в курсе. Хаджи мне не поверил, и на душе у меня болото, я затылком вижу, что даже Надя смотрит на меня, как на артиста, который пустил здорового петуха. Я вспоминаю ее любимого Монтеня: «Счастье врачей в том, что их удачи у всех на виду, а ошибки скрыты под землей». Мои же удачи не видит никто, а ошибки — все. Признаваться в том, что ты лопух, всегда мучительно: единственные люди, которые любят, чтобы над ними смеялись, это цирковые клоуны. Несколько лет назад в похожей ситуации я нашел в себе силы покаяться Мурату, что, наверное, ошибся в прогнозе, и склонил повинную голову в ожидании града насмешек, а Мурат так обрадовался, что бросился меня обнимать. Но тогда снегу выпало раза в два меньше… Дело даже не столько в количестве снега, сколько в том, что сейчас я печенкой чувствую свою правоту; знаю, что пути лавин неисповедимы, что и они, быть может, посмеиваются над околпаченным паникером, но печенкой, селезенкой и всей прочей требухой чувствую нависшую над Кушколом угрозу.

И я твердо обещаю самому себе: если в течение двух-трех дней… нет, не юли, если лавины сегодня или, в крайнем случае, завтра не сойдут, значит, у меня нет профессиональной интуиции и все, на что я способен, — это сидеть в научном зале фундаментальной библиотеки и сочинять диссертацию. Материалов у меня два чемодана, минимум сдан, года через два защищусь, отращу брюшко, облысею и стану настоящим ученым. Буду приезжать в Кушкол и на другие станции проверяющим и, ни за что не отвечая, поучать лавинщиков, вызывать у них усмешки придуманными за письменным столом теориями. Отличнейшая перспектива! «Товарищи ученые, доценты с кандидатами…»

— Максим, ты скрывал от меня такую первобытную красоту!

Я завидую Наде, она может позволить себе любоваться пейзажем: лесистыми склонами горных хребтов с их белоснежными пиками, усеянной камнями, здесь особенно бурной Кёксу, нависшими у серпантина шоссейной дороги отвесными скалами, с которых свисают сказочно застывшие на зиму водопады. Чтобы насладиться этим зрелищем и подышать, как утверждают кушкольцы, самым чистым в Европе и полезным для организма воздухом, туристы платят большие деньги; мы же этих красот не замечаем — и потому, что привыкли, и потому, что смотрим на них бесплатно. А что это за удовольствие, за которое не надо платить?

У шлагбаума стоит «Волга», а сержанта Абдула и его помощника осаждают двое, мужчина и женщина. Мы с Надей переглядываемся: мой доброжелатель Петухов собственной персоной, а с ним шикарно одетая молодая дама. Абдул, которому, видать, здорово достается, радостно меня приветствует:

— Максим, объясни товарищам, не сознателные!

— Думай, когда говоришь, — упрекаю я Абдула, — это ведь товарищ Петухов. Здравствуйте, рад вас видеть, Кирилл Иванович!

Петухов, который несколько часов назад хотел лишить меня выходного пособия, тоже чрезвычайно рад такой приятной встрече, на лекции («блестящей по форме и содержанию, дорогой Максим Васильевич!») я произвел на него очень, очень благоприятное впечатление. Крепкое рукопожатие искренне расположенного ко мне человека. Иронический кивок в сторону Абдула — каков служака! Получил чье-то липовое распоряжение и его, Петухова, задерживает! Его!